Кто виноват в коррупции? —Малые дети.

В декабре Леонид Парфенов полу­чил премию Влада Листьева и призвал телевидение жить не по лжи. Событие наделало мно­го шуму. Хотя в отличие от Алек­сандра Солженицына он при­звал жить не по лжи только п те­левизоре. всколыхнулись лаже те, кто к телевизору отношения не имеет и ни­когда туда не смотрит. Я сам поучаствовал в нескольких дискуссиях, на удивление бескомпромиссных, причем я отстаивал понятную позицию, что Парфенов герой, а мне возражали: у него получилось, что как будто мы все в говне, а мы — нет. Из ре­чи, словом, произошла большая бойкость нравственного чувства в кругах, где это долгое время было не принято.

Вряд ли вы это еще помните, но произнес он свою речь после того, как неизвестные избили Олега Кашина, в Кушевской разом зарезали двенадцать душ, а Дмитрий Мед­ведев в своем блоге указал на черты застоя в государственной жизни. Так что полу­чилось как бы ожидание перемен и парфе-новский призыв к нравственному очище­нию перед ними. И тут как раз случилось послание президента Федеральному собра­нию. Парфенов сказал о телевизоре, а пре­зидент выступил о детях.

Я сразу вспомнил Остапа Бендера. что было не фокусом. Фокусом было то, что не я один про него вспомнил. В сети десятки людей откликнулись почти мгновенно. потом пошли статьи в журналах и высту­пления на радио, и все сопоставляли речи о детях Дмитрия Анатольевича и Остапа Ибрагимовича. Вообще-то наш прези­дент очень мало похож на Остапа Бенде­ра. Даже в исполнении Андрея Миронова, придавшего ему много интеллигентности. Чего-чего, а вот одесской любви к жиз­ни в Дмитрии Анатольевиче прискорбно мало. Но стоило ему с трибуны Федераль­ного собрания начать говорить о детях вме­сто того, чего от него ждал и. как все сразу поняли — это Бендер.

Я процитирую Бендера. «Я не стану го­ворить вам о цели нашего собрания — она вам известна. Цель святая. Отовсюду мы слышим стоны. Со всех концов на­шей обширной страны взывают о помощи. Мы должны протянуть руку помощи, и мы ее протянем /.../ Маленькие дети, беспри­зорные дети, находятся без призора. Эти цветы улицы или, как выражаются проле­тарии умственного трула. цветы на асфаль­те, заслуживают лучшей участи. Мы /.../ должны им помочь. И мы /.../ им поможем.

Речь великого комбинатора вызвала сре­ди слушателей различные чувства.

Полесов не понял своего нового друга — молодого гвардейца. «Какие дети? — поду­мал он. — Почему дети?» Ипполит Матвее­вич даже и не старался ничего понять. /.../ Владелец «Быстроупака» был чрезвычай­но доволен, «Краси во составлено. — решил он, — под таки м соусом и деньги дать мож­но. В случае удачи — почет! Не вышло — мое дело шестнадцатое. Помогал детям — и дело с концом» /.../ Кислярский был на седьмом небе. «Золотая голова», —думал он».

Речь невеликого комбинатора тоже вы­звала среди слушателей различные чув­ства. Были некоторые, кто, как Полесов, вообще не поняли, при чем тут лети, но здесь особо следует выделить реакцию пре­емников господ Дяльева и Кислярского. Сейчас так получилось, что многие весьма выдающиеся люди, коммерсанты, негоци­анты. промышленники и банкиры, очень бы хотели поспособствовать президенту Медведеву, но так. чтобы не задеть чув­ства Владимира Путина. Вариант «не вы­шло — мое дело шестнадцатое. Помогал детям» очень всем симпатичен. Медве­дев как бы и предлагал своим потенциаль­ным сторонникам формулу безопасного сотрудничества.

Дети удобны еще и вот почему. Дейст­вие ради детей положительно маркирова­но независимо от содержания самого дей­ствия. Оно вне морали. Это редко что еше так удачно устроено. Все же если тебе при­ходится делать что-то ради Бога или ради светлого будущего, то тут в принципе воз­никает вопрос, разумно ли ради этого со­вершать очевидную гнусность. Но украсть денег, взять взятку или совершить, скажем, рейлерский захват ради благополучия де­тей — да кто же осудит? Да любая мать пой­мет и одобрит, и еще посочувствует, как тебе трудно это далось. Так что социальная база Медведева в связи с его идеей заботы о детях может быть шире, чем кажется на первый взгляд.

Но главное не прагматика. Главное то, что люди оказались готовы к восприятию такого типа сигнала. Ведь это довольно сложное иносказание. Это интертекст, рас­считанный па понимание принципов «чу­жого слова» в терминах Михаила Бахтина, принципов разделенного субъекта, когда слушатель должен не только услышать пре­зидента, не только вспомнить текст Иль­фа и Петрова, но и одновременно осознать. что Медведев — не Остап Бендер, а лишь использует слова Остапа для передачи ино­го содержания. Потому что Остап вообще-то собирал деньги на стулья, и если понять президента прямо, то можно было поду­мать. что они вместе с Путиным пустились в рискованную авантюру, скажем, по по­иску бриллиантов Галины Брежневой. Это сообщение могло бы внести смятение в умы подданных и подорвать стабильность.

Иные культуры тратят столетия на то. чтобы дойти до сложного цветения сим­волов и аллегорий. А тут, вспомните, еше каких-то десять лет назад президент при­зывал уполномоченных лиц мочить терро­ристов в сортире -ну то есть совсем про­стое прямое слово, разве что не матом. И па тебе — «несобственно прямая речь» поли­лась непосредствен но с трибуны Федераль­ного собрания. Причем когда государство изъяснялось в том смысле, что пора мочить в сортире, культура в лице Леонида Пар­фенова выдавала фильм «Пушкин», вы­строенный па сплошной игре п визуальные интертексты. Атеперьони поменялись ме­стами - президент стал изъясняться тай­ными знаками, а Парфенов впал в неслы­ханную простоту и, разумеется. в ересь.

Если условно принять, что сложная куль­тура — это прогресс по отношению к про­стой, то можно сказать, что мы достигли удивительного прогресса там, где совер­шенно не ждали — в сфере усложнения го­сударственных семиотических практик. Это отчасти тревожно. Как говорил Декарт, «все, что мыслится, должно мыслиться ясно», а иносказательное высказывание — вещь туманная, и не совсем понятно, на­сколько сам говорящий понимает, куда он ведет. Строго говоря, так вообще ничего людям не объяснишь. Но с другой стороны. раз у ж нам хоть что-то удалось произвести. нельзя ли повнимательнее отнестись к это­му достижению. чтобы понять, для чего бы оно могло пригодиться?

«Ежегодно в России дается взяток на сум­му в 300 миллиардов долларов. Де-факто в России создана персональная система на­логообложения, действующая в пользу чи­новников и сотрудников силовых структур, включая ФСБ». Это дипломатическая пе­реписка 2010 года, опубликованная сайтом Wikileaks. Основываясь на этом, американские дипломаты сомневаются в стаоиль-ности сложившегося режима. «Управление внутренними делами так дурно, что хуже быть не может. В Сенате, а равно в Колле­гиях и в Губерниях совершается все по воле отдельных особ, через интриги и взятки. Дело самое справедливое без мзды не дела­ется, так что стенает вся нация от бесконеч­ных вымогательств и несправедливостей». Это дипломатическая переписка 1748 года, записка Карла фон Финкенштейна, прус­ского посланника при дворе Епизаветы Петровны. Из этого он тоже делал вывод о неминуемом скором крахе режима и лаже рекомендовал своему государю не прел-пршшмать никаких действий в течение ближайших двух лет. пока не сменится погрязший в коррупции председатель пра­вительства (канцлер). Содержание, так сказать, процесса го­сударственного управления не меняется из чего, кстати, беспристрастный наблю­датель должен сделать вывод, что крах ре­жима совершенно не неминуем. Даже на­оборот, мы не можем не отметить высокую степеньустойчивости режима взяточни­чества и казнокрадства. Но что решитель­но отличает современных дипломатов от их предшественников 250-летней давности — это уровень метафорического и аллегори­ческого мышления.

Путина и Медведева американцы опреде­ляют как Бэтмена и Робина. То есть доволь­но жиденький аллегорический горизонт. Благожелательный — все же не Бивис и Бат-тхэд, — но жиденький. Фон Финкенштейн описывает Елизавету следующим образом: «Государыня сия блешет всеми достоин­ствами внешними; стан высокий и велича­вый, лицо приятное. грация во всей особе беспредельная; сразу ее от всех прочих дам при дворе отличают. Сладострастие все­цело ею владеет; предается она ему впол­не и без меры, и можно сказать поистине, что все достоинства ее. а равно и недостат­ки любви к наслаждениям подчиняются. Почитает она себя вправе чувственность свою услаждать способами самыми остры­ми и изысканными: трапезы в узком кругу, куда л ишь избранные особы обоих полов доступ имеют; речи самые сладостраст­ные и распутные; вина рекой, а затем с лю­бимейшим из фаворитов уединение — все идет в ход, дабы удовольствия Государыни разнообразить». «Общий отчет о русском дворе в 1748 году» — это холодное дипло­матическое донесение. Но при этом харак­теристика является парафразом античных описаний императриц. Феодоры. Месса­лины. Клеопатры. Семирамиды. Этосвое-го рода «Топос императрицы», восходящий к образу Иштар.

Бэтмена и Робина используют для доне­сений Обаме. Фон Финкенштейн пишет Фридриху II Великому, философу, музы­канту, художнику. Демократические госу­дарства стремятся к простоте. Бэтмеп и Ро­бин — это максимум, который они могут себе позволить, чтобы не потерять мысль. Иное дело Фридрих, строитель и даже ав­тор дворца Сан-Суси. самого пышного рококо Европы. Тут уместна некоторая розовая туманность, палевая неопределен­ность. изысканность линии ассоциаций. подтекст и намек. Правда, случаются на­кладки. Северная Клеопатра, режим кото­рой в 1748 году казался Финкенштейнуоб-реченным, а армия разложенной, в 1758-м взяла столицу Фридриха Берлин.

Но это мелочи жизни. Важно, что с по­явлением тандема наша государственность затуманилась и приобрела аллегориче­ский оттенок. Общение с помощью сигна­лов, двусмысленных жестов, зашифрован­ных знаков стало совершенно обыденным делом. Двоемыслие — мощнейший источ­ник интенсификации семиозиса. Мы долго переживали по поводу упрощения пашей культуры, но вдруг дело выправилось.

А тут приходит Парфенов и призывает обломать нам все рококо.