четверг, 7 апреля 2011 г.

АНГЕЛЫ И ДЕМОНЫ ИВАНА ОХЛОБЫСТИНА

«Гепатит С, жесткая прогрессирующая форма» — я сидел на кухне и читал результаты Оксанкиных анализов. Никаких обвинений, сетований на несправедливость... Другое дело, это ведь не предполагает больше пяти лет жизни.
Иван охлобыстин и Оксана
Оксанка ходит с пятки, носит длинные плащи, которые делают ее похожей на большую хищную птицу.
Я называю жену «Боевой машиной №3»
А поскольку мы муж и жена, зна­чит, я тоже был заражен или заразился бы в ближайшее время. Следовательно, и мне полагались те же самые пять лет. Это естественно. И я принял ситуацию.
Кыса тут же кинулась подсчитывать, до какого класса она успеет дотянуть нашу старшую дочку Анфиску, чтобы та дотя­нула потом остальных. В моей же голове роились хитроумные планы, как завер­нуть отношения с друзьями так, чтобы, когда мы с женой безвременно отчалим, они не смогли избежать ответственности за моих на тот момент четверых детей. После занятий изощренной математикой мы начали планировать, как проведем эти пять лет. Я хотел повозить Кысу по миру — представить ей пирамиды, сопроводив показ обычной мистической брехней, по­стоять на самом верху Эйфелевой башни, навестить Долину гейзеров и попробовать разгадать тайну Стонхеджа.
...Я, конечно, странный человек. В моем характере и долгие штили, и взрывы на­стоящей ярости. За это сочетание, навер­ное, надо говорить спасибо родителям. Их брак, шестидесятилетнего военного врача и девятнадцатилетней студентки, продер­жался недолго. После расставания отно­шения оставались сложными. Папа любил повторять: «Она очень красивая женщина. В ней столько огня, хоть в ядерный реак­тор заряжай... И я не мог остаться с твоей матерью, потому что боялся, что она меня зарежет!» Кстати, я понимал, о чем он, по­тому что мама — это пуэрто-риканская женщина, она — стихия.
Папа же вообще был очень странным Позиционировал себя аристократом, гово­рил соответствующим образом, наматывал на шею шелковые шарфы. Он участвовал во многих интригах столетия. К нему при езжали люди, говорившие на непонятны?: языках и смущавшие мой неокрепшиг мозг предположениями, что папа, навер­ное, шпион... Отец делал какие-то удивительные вонючие смеси, которые действительно заживляли цаже тяжелые раны. Он лечил великих мира сего. Единствен­ной папиной слабостью были женщины. В погоне за очередной цветастой юбкой он мог исчезнуть на несколько лет. Однажды, помню, приехал к отцу, которому тогда было под восемьдесят, а эт него выходит тридцатилетняя дама. «Папа! — только и смог сказать я. — Что тебя с ней может связывать!?» «К сожалению, ни­чего, кроме жилплощади», — притворно вздохнул он.

По-настоящему я поцеловался только после армии. Всегда считал, что беспорядочные связи не далеко уходят от обычного рукоблудия
Детство мое прошло в деревне у бабушек. Папа приезжал раз 1 две недели. Мы или гуляли по лесу, где он или говорил — глав­ным образом сам с собой (ему нравилось одухотворять деревья), или меня воспитывал. Как-то, обнаружив, что отпрыск не­достаточно талантлив в области школьного изучения родного языка, заставил меня съесть учебник. А я отрок еще был. Целый день ел и плакал. Всю книгу я, конечно, не осилил, но сожрал прилично. С томатом «Кубаночка». Спасла бабушка, которая объяснила мне, что так русский язык не выучить, а отец — из­верг. Она, кстати, постоянно с ним спорила. Чаще всего ссоры возникали из-за странных инъекций, которые папа делал мне время от времени.
Маленький Иван Охлобыстин
Отец любил про маму повторять: «Она очень красивая женщина.
В ней столько огня, хоть в ядерный реактор заряжай...» Ваня с мамой
Бабушку это очень тревожило, и она ругалась, что ребенка отравят. Но ребенок не отравился и рос вполне себе крепким. Меня разве что излишне тянуло на долгие размышления. Хотя, может, и в них ничего особенного не было... Я рос среди дере­венских мальчишек, которых, как правило, вообще ни на какие размышления не тянет. Потом, уже в Москве, я часто развлекал­ся, катаясь по железной дороге на вагонах, груженных щебнем. Бродил по городу, наматывая дикий километраж. И умудрялся не подхватить насморка даже в самую промозглую сырь.
Под конец жизни отец вдруг начал смешно одеваться и своей вязаной шапочкой больше напоминал бомжа, чем ве­селого военного франта. Однажды он рассказывал, как снял шапку и положил ее рядом на лавочку в парке, а прохожий кинул туда монетку. Отца страшно веселила эта история! Состарился он как-то неожиданно и быстро, буквально за два ме­сяца. И понял, к чему все идет. Почему-то он решил, что перед его смертью я должен побывать в Ирландии. Будучи хорошим врачом, отец правильно вычислил все сроки, чтобы я съездил за границу, успел вернуться и попрощаться с ним навсегда.
Папа вызвал меня к себе и час держал за руки. Вот тогда я полностью осознал, что есть кровяное давление — внутри все пульсировало, я слышал его в жуткой тишине, ощущал жар в затылочной части. Потом отец объявил мне, что я еду в Ирлан­дию к его старому другу. Я знал, что там есть классная жвачка, в общем, а чего бы и не поехать? Мама тогда была увлечена устройством своей личной жизни, поэтому возражений с ее стороны не последовало.
1981 год. Еду. Меня сопровождает какой-то человек, кото­рого я совершенно не запомнил из-за своего дикого востор­га от дальней поездки. Единственным фактором, портившим мою эйфорию, стало то, что меня не снабдили наличными. Потом деньги он мне выдал и оставил одного в Ольстере на вокзале. Я не знал английского, и это очень осложняло пои­ски либо старого папиного армейского друга, либо шпиона, адрес коего был указан на заботливо врученной отцом бу­мажке. Поскольку папа был личностью мутной, я уже больше склонялся к шпиону... Весь день метался по Ольстеру, наре­зая круги вокруг вокзала и пытаясь сообразить, как же найти нужную электричку. К счастью, все сложилось, я добрался до места. Меня даже встретил ирландский дедуля, который на ломаном русском спросил: «Охлобыст?» Хотя вроде бы никак не мог вычислить, на каком именно поезде я прибуду... «Точно шпион!» — подумал я про отца. Но это только придавало до­полнительного шарма маленькому, вроде нашего Малоярос­лавца, ирландскому городку.
Очень скоро мне ударила в голову мысль, что, вероятно, я болен и папа отправил меня сюда на излечение. Потому что с дедом мы беспрерывно тусили по свежему воздуху, он потче­вал меня чаем с привкусом то ли валокордина, то ли полыни горькой и, как отец в Москве до этого, держал за руки. За две недели я устал беспрерывно ходить, пить омелу и держаться за руки, явно излечился от странной болезни, которую так и не почувствовал. Я уже начал поглядывать на соседскую девчонку и догадывался, что в Ирландии бить будут, наверное, больно... К счастью, настала пора уезжать.
...Отцу к тому времени уже готовили генеральскую палату в госпитале имени Бурденко. Его там воспринимали как легенду при этом совершенно не понимая, почему он так и не пошел в чины. Обычно папа отшучивался, что женщины не оставили времени на карьеру, а все, что хотелось узнать в жизни, он знал и так. Я пришел провожать. Мы выпили чаю на дорожку. «По за­вещанию все знает Коля», — сказал отец. Я промолчал. Потому что тоже прекрасно знал об облигациях 1982 года, больше того, часть их из моей папки уже была заменена на бумагу и прогу­ляна. Да, подворовывал, но исключительно у себя самого! Уже на пороге отец проскрипел: «Наверное, надо что-то сказать...» «Ну да. Такое событие», — подумал я, а вслух произнес: «А чего говорить?» — «Что-нибудь». Повисла пауза. «Передай привет ба­бушке», — сказал я. Моя любимая бабуля умерла месяца за три до этих событий. «Передам», — пообещал отец.
Медицинских знаний папа мне не передал, хотя однаж­ды заметил, что из меня получился бы неплохой хирург. Но я тогда уже учился в восьмом классе и сделал выбор в пользу кино и театра. Тем более что мы с медициной взаимно явно ни­чего не потеряли. В то далекое время я думал, что ко времени сегодняшнему она так шагнет вперед, что для замены старого, истрепанного жизнью тела достаточно будет на две минуты запереться в будке типа фотокабинок «Kodak», которые будут стоять на каждом углу... Ан нет! Медицина соскользнула на тему создания силиконовой груди и борьбу с преждевременной им­потенцией! Хотя первое происходит разве что от глупости и жадности, а второе — от неумеренного приема горячительно­го и беспорядочных связей. Но медицина оказалась несчаст­ной заложницей рыночной экономики, которая на тот момент вертелась только вокруг половых органов!
Но, надо сказать, интерес к устройству человеческого орга­низма имелся у меня всегда. Однажды в силу обстоятельств на левой стороне моей груди появился большой порез. Он был глу­бок — доходил до реберной части. Мне стало так любопытно, что я дотронулся до кровяного нутра пальцами. Я был как Данко. Я знаю, как бьется мое сердце на ощупь. Ой, беспокойно... А еще я знаю, что чувствует человек, которого жгут огнем. Дело было в дикие времена, и мне приспичило свести татуировку. Армянин, который за это взялся, сказал: «Нэ бойся, все будет харашо». Руку мою накачали новокаином, она стала как у слона нога, и армя­нин начал сжигать картинку. Я сидел в плотном дыму, словно факир, и вдыхал противный запах горевшей плоти.
Наверное, это странные эксперименты. Но я думал: надо пить жизнь, как воду. И пил. Йога меня увлекла еще до армии. А потом я и вовсе научил­ся входить в определенные состояния на раз плюнуть, а не в результате многочасового чтения мантр. Мне кажется, дар ви­деть — и есть то, что передавал мне отец, час державший меня за руки под гулкий пульс в моей кровеносной системе. Счи­тается, что наш род очень старинный, но проклятый. В семье была мутная история, связанная с русско-турецкой войной и Венгрией. И вот после нее почему-то повелось, что все мужи­ки Охлобыстины должны именоваться только Иванами. Иван Иванычи Охлобыстины — все как есть харизматики. Причем рождались мы все примерно в один и тот же срок. Я прекрасно помню тот момент, когда понял, что обладаю знанием.
Иван Охлобыстин
Наши с Кысой отношения — это «Деньги, карты, два ствола»,
несмотря на внушительное количество детей и склонность к гипертонии

Я могу довольно точно предположить, как скоро человек умрет. От Лены Майоровой этим веяло, больше скажу — она смерти искала
База для переодевания и прочих нужд кинематографической группы фильма «Нога»» находилась в Херсонесе-Таврическом. И вот пригласили меня сниматься в кино. Я довольно чван­ливо согласился, потому что мечтал-то о режиссуре, но — юг, халява, женщины... Херсонес-Таврический — место, пропитан­ное историей. Недалеко — Римские казармы. Где-то в море на барже Нерон заставил удавить собственную мать.
В тот день было какое-то тугое солнце, круглое, как луна, уль­трафиолетовое небо... И вдруг я понял все — как мы устроены, что будет дальше и прочее, и прочее. Этому ощущению нет сло весного эквивалента. Истина — это глагол. И любовь — глагол. В определенном состоянии я могу довольно точно предположить, как скоро человек умрет. Конечно, я никому о таких своих мыс­лях не сообщаю, но... От Лены Майоровой этим веяло, больше скажу — она смерти искала. С Женей Дворжецким сидели в кафе. И то ли какая-то песня там была, то ли еще что, но мы раз двад­цать сказали друг другу: «Прощай». Это как вечная случайность, закономернее которой ничего не бывает. И я ее почувствовал.
Папа говорил, что самая хорошая квартира — та, из которой можно выйти не оглядываясь. И я долгое время считал так же. А потом увидел Кысу...
Папа говорил, что самая хорошая квартира — та, из которой можно выйти не оглядываясь.
И я долгое время считал так же. А потом увидел Кысу...

— Вы знали, что не умрете, поэтому без страха въезжали на мотоцикле в метро?.. Ой, это пьяная история! Тогда пили все, но почему-то именно мое пьянство принято преувеличивать... За роль в фильме «Нога» я получил главный приз. Отмечали. Причем основательно — повод-то большой! Из Сочи летели чарте­ром, и выглядело это так, будто из Мозамбика беженцев везут. Потом до Дома кино — автобусом, а я тогда жил на «Домодедов­ской» и решил ехать на метро. Сел в самый последний вагон, братья по способу передвижения тут же припечатали меня к стеклу двери, и я смотрел, как за поездом бодро бежит тоннель. И вот стою я, потный, с перекрытым кислородом человек, и думаю, как это несправедливо. Как было бы здорово двигаться на байке по извивающимся змеей рельсам метро, по этим зага­дочным, освещенным желтыми отблесками тоннелям, обдува­емым спасительным ветром... Степень опьянения была вполне определенной, и идея эта, увы, в моем мозгу зафиксировалась
Ангелы и демоны Ивана Охлобыстина
Вход в метро «Домодедовская» без эскалатора, там обычные ступеньки.
Мне удалось спуститься по ним на мотоцикле
Я приехал домой, переоделся, принял душ, еще выпил и пошел за байком. Все, кто в тот час оказались на автостоянке, уговари­вали меня этого не делать. Видимо, я производил впечатление озорного пацана, который способен многое наворотить. Как впоследствии выяснилось, я не только умудрился доехать до вожделенной станции, но и сбил по дороге участкового мили­ционера. К счастью, не сильно. Вход в метро «Домодедовская» без эскалатора, там обычные ступеньки. Мне удалось спустить­ся по ним на мотоцикле и даже просочиться мимо женщин в неприличных шапках красного цвета. После того как я столь удачно преодолел турникет, способность к координации меня окончательно покинула. Байк полетел в одну сторону, а я — в другую, прямо навстречу счастливым старушкам! Тетеньки в красных шапках пришли в себя и засвистели, милиционер заметался по вестибюлю, лихорадочно соображая, то ли ему кидаться к мотоциклу, то ли ловить меня. Поймать меня было несложно, поскольку двигательные способности мне тоже изменили... Он попытался заставить тащить меня наверх мо­тоцикл, но это было выше моих сил. Подтянулись еще мили­ционеры, они тоже немного попинали меня для порядку, но особого эффекта сие действо на меня не произвело — подни­мать байк пришлось все равно им. Привезли меня в отделение. И тут Господь так управил, что дежурил человек, который в свое время продал мне первый автомобиль. Повезло...
...Байк — это философия. Надышаться можно только ветром. У меня столько историй связано с байкерским периодом! Од­нажды я даже чуть не угодил в партию ирландских сопротив­ленцев! В Ирландии кататься здорово — комфортные дороги, комфортный народ. Опять же, к слову, Ирландия.
Иван с хранителем Гроба Господня. Иерусалим
Иван с хранителем Гроба Господня. Иерусалим

Мы были бедными студентами, но при «Харлее», правда, порядочно потрепанном. Нам его сначала одолжил, а потом подарил один англичанин. Каким-то образом (кажется, что-то разгружали) мы с приятелем стали обладателями гостевой бутылки виски. Это огромная такая посуда, которая в силу своего недетского объема располагается на специальной ме­таллической подставке, на качелях. Мы эту подставочку выки­нули, «Джим Бим» загрузили приятелю в рюкзачок и покатили по стране. В тот забытый богом поселок на границе меня по­тащил ирландский друг, пообещав познакомить с невестой. Оказалось, что невесты там у него никакой нет. Мы выяснили это вместе, встретив девушку, уже выскочившую замуж за дру­гого и пребывавшую в благостном состоянии беременности... Друг, конечно, огорчился, но не сильно, потому что у нас был «Джим Бим». Кроме того, в поселке имелась автомастерская, где дядька-хозяин с ходу предложил поставить на наш байк класс­ные дуги. Бутылка была при нас, и мы надеялись плотно с ней пообщаться за те три дня, пока будут приваривать дуги...
Хозяин автомастерской сразу сообщил, что он супермегадруид, поэтому может сделать татуировку, защищающую от пули
Дядька (видно, тоже положил глаз на «Джим Бим») сразу со­общил, что он супермегадруид, поэтому может сделать мне та­туировку, которая защитит меня от пули. Кто ж знал, что надо было делать заговор от ножа! Поскольку друид был настойчив, а я уже под мухой и страшно сговорчив, начали колоть тату. И только успели наложить вату с дезинфицирующим раствором, как в гараж ворвались военные. Всех нас забирают и везут в тюрьму. «Неужели Россия подпитывает канал IRA?» — обалдева­ли тамошние следователи. «Не, — говорю, — «Джим Бим» — да, а партия и каналы — нет!» Двое суток тогда отсидел. Но так и не узнал, правда ли мегадруид был сопротивленцем?..
 Мы считали, что надышаться можно только ветром. С другом Гариком Сукачевым
Мы считали, что надышаться можно только ветром. С другом Гариком Сукачевым

— Насыщенно, ничего не скажешь, на амурные истории и времени, поди, не было?
— Мои истории про женщин неуловимые. Наверное, из-за пиетета, который к ним испытываю. Во-первых, женщина целесообразнее мужика хотя бы потому, что рожает. Мы вас только обслуживаем. Во-вторых, все женщины, которые встре­чались в моей жизни, были не просто великолепны, они были шедевральны. Личности, красавицы, умницы...
В первый раз я по-настоящему поцеловался только после армии. Всегда считал, что беспорядочные связи не сильно да­леко уходят от обычного рукоблудия. Общаться не с набором органов, а с личностью мне всегда было гораздо интереснее. Еще у меня получается с женщинами дружить, что дураки счи­тают невозможным. Катя Метелица, Иринка Давлетьярова, Ольга Кашина — в общем, полно. Вот взять Машку Голубкину — настоящий атомный реактор! Я ее люблю как брат много лет подряд. Она героиня, по сути. И никогда меня не жалеет, как есть, так прямо в лоб и врежет. Олеся Поташинская, я ее драз­ню Колбаса, — добрейшее создание, с ней очень комфортно целый день пить чай или кино смотреть.
— А Ксения Качалина?
— Случайно услышанная в пригородной электричке исто­рия о неродившейся любви. Это та ассоциация, которая у меня возникает, когда я слышу имя «Ксения Качалина».
Между нами случилась юношеская пиратская сделка. Мы получили два первых приза за главные роли, я посмотрел на набережную Сочи, по которой разгуливало множество скуча­ющих барышень с горящими взглядами, и эту прагматичную сделку предложил: «Давай всем скажем, что у нас роман». Таким образом, я думаю, нам удалось избежать массы ненужных контактов. Потом, уже в Москве, мы, не долго думая, вместе и поселились. Точнее, Ксюха приехала ко мне на «Петровско-Разумовскую». Беспокойное хозяйство двух пиратов изредка дополняли различные представители фауны. «О, как она люби­ла животных!» — написал бы про Качалину какой-нибудь сен­тиментальный автор.
Услышанная в электричке история о неродившейся любви — эта ассоциация возникает у меня, когда я слышу «Ксения Качалина»
Сначала был кролик. Если мне не изменяет память, он сдох где-то под шкафом. Потом появился кот Буратино. Я ему, как мужик мужику, сказал: «Буратин, если ты еще раз пописаешь на паркет, я тебя выкину с десятого этажа». Не внял. Я как мужик слово сдержал и выкинул его. У Ксюхи случился при­ступ такой ярости, что я имел все шансы быть зарезанным во сне. Хотя оно и логично — она же Буратино любила. А меня — нет.
Да и я, поверьте, не живодер, там больше вгиковщины было, чем настоящих чувств. У нас под окном росло матерое такое дерево, на которое и свалился кот. Так что Буратино остался вполне живым и здоровым, сполз себе по стволу и был таков. Домой, правда, не вернулся — видно, по-мужски разговаривать больше не захотел...
На самом деле о Ксении у меня масса теплых воспомина­ний. Она замечательный человек и шикарная, увы, нереализо­ванная актриса. Качалина могла бы Медею играть, настолько велик ее диапазон героини. Она физически очень крепка, не­смотря на то что выглядит как божий одуванчик. Не факт, что в ножевой схватке победил бы я.
Допускаю мысль о том, что она даже зажаривала мне ку­риные окорочка, но они каким-то непостижимым образом стерлись из моей памяти. Вообще хозяйственным талантом Ксения, человек других несомненных достоинств, не облада­ла вовсе.
Я никогда не обещал на ней жениться, а она не собиралась за меня замуж. Пиратская сделка — пиратская сделка и есть. Потом с течением времени мы поняли, что просто ограни­читься прагматичным соглашением не получится. Мы попадем в ловушку Дейви Джонса (или как его, из «Пиратов Карибского моря»?..). Потому как чувства не было, человек же долго в оди­ночестве не может, а сделка тут вовсе не мотив... По крайней мере я все воспринимал именно так. Поэтому не могу даже сказать, что мы расстались. До Кейптауна мы просто плыли в одном направлении, а потом Ксения взяла курс на Гоа, а я пошел к мысу Горн.
Возможно, я каким-то образом спровоцировал иллюзию относительно контроля над моей жизнью, но это было совсем не так. Хотя... Только мы с Ксенией расторгли наш договор, я сразу влип в историю.
Когда я раздам девчонок замуж или пораньше попаду в условия, которые позволят не думать, в че ребенок пойдет в школу или где взять денег на репетитора, обязательно вернусь служить
Когда я раздам девчонок замуж или пораньше попаду в условия,
которые позволят не думать,
в че ребенок пойдет в школу или где взять денег на репетитора,
обязательно вернусь служить

Еду в метро. Я подшофе, напротив — человек в очках. На одной из станций заходят очень жизнерадостные люди с вело­сипедной рамой. И почему-то они решили, что над человеком в очках надо издеваться. Я в доступной для них форме сказал все, что я думаю по поводу людей, потешающихся над слабови­дящими. Видно, мысль свою выразил достаточно ярко, потому что через мгновение велосипедная рама приземлилась на мою ключицу — в голову, видно, прицелиться не успели. Все прои­зошло настолько неожиданно, что я не успел выхватить свой нож. Зато они, к сожалению, мой нож выдернули и им же меня два раза полоснули... Сознание мое поплыло, из рукава пото­ком хлынула кровь, и люди с велосипедной рамой порядочно испугались. Выполз из вагона я на станции «Электрозаводская». Картинка как из фильма ужасов — я оставлял за собой широ­кий кровавый след, пытаясь кое-как двигаться со сломанной ключицей и диким звоном в голове. Первый час ночи. Меня ис­пугался даже молоденький милиционер, дежуривший на стан­ции. «Я потерял половину своей крови, — говорю. — Если я сей­час не попаду в медпункт, кровь кончится». «Туда!» — махнул он в сторону выхода, и я поплелся. Наврал гад — никакого медпун­кта там не оказалось! Зато оказалась старушка в неприличной шляпе, которая с репликой: «Пошел отсюда, пьянь!» вытолкала меня на улицу. Мороз лютый. Я в незнакомом месте, истекаю кровью и отчаянно пытаюсь вспомнить, кого в этом районе знаю. Оказалось, что кроме девчонки-сценаристки, у которой мы периодически собирались студенческой компанией, нико­го. Пошел по памяти. К счастью, память не подвела. Знакомая тут же посадила меня в машину и помчала в «Склиф». Залатали все, что подлежало штопанию, и прописали покой. А я, как на грех, только успел перевезти свои вещи к маме. Мама же весь­ма неоднозначна. У нее не бывает средней фазы: матушке или здорово — и она хохочет, прыгая до потолка, или плохо — и тогда паника ее не знает пределов. Я представил, как появлюсь в таком виде... Дополнительных эмоций в моей ситуации уже не хотелось, и подруга-сценаристка предложила пожить у нее, пока по крайней мере с меня не сойдет плотный синий цвет. На том и порешили. В больнице меня накололи димедролом, и обратно в квартиру на «Электрозаводской» я ехал в засыпаю­щем состоянии.
Очнулся утром. Дверь в мою комнату была приоткрыта, и то, что я увидел в щель, заставило засомневаться, только ли ди­медролом меня накололи в больнице... По коридору полз со­вершенно лысый упитанный мужчина неглиже, верхом на нем сидела оголенная девица, которая звонко хлопала его вьет­намкой по заднице. Ползла сия процессия по направлению к ванной. Позже я выяснил, что они, вероятно, играли в «Госпо­жу»... Оказалось, мечта моей подруги сбылась (она все сетова­ла, что бабки-соседки не мрут): наконец завладела всей боль- шой квартирой и устроила в ней публичный дом. Девчонок, в основном из Подмосковья, было много, но воспользоваться ситуацией ввиду потери здоровья я не мог. Вечерами выползал на кухню, и мы с ними самозабвенно играли в лото. Милейшие создания. Когда лото мне надоело, я заслал одну из «машенек» в книжный магазин. Сто раз повторил ей по телефону: «Гюнтер Грасс!» — все равно купила совсем не то и вообще не книгу. От нечего делать обещал девчонкам заняться их образованием и всех подготовить к поступлению в вуз. «Зачем нам?» — пожима­ли плечами глупые. «Затем, что проститутка с высшим образо­ванием заработает гораздо больше! С ней можно еще и погово­рить о теории множественности миров!»
По коридору полз упитанный мужчина неглиже, верхом на нем сидела девица, которая хлопала его вьетнамкой по заднице Но на обещаниях все и закончилось. Не успел, женился...
...Папа говорил, что самая хорошая квартира — та, из кото­рой можно выйти не оглядываясь. И я долгое время считал так же. А потом я увидел Ксюху. Арбузова, уже известная в народе как «Авария, дочь мента», была похожа на персонаж из фильма «Угрюм-река >. Она тогда еще не выпила свой стакан водки, еще не сказала судьбоносное: «А почему бы и не прогуляться?» — а я уже понял, что вот то самое ОНО. Конечно, я зазвал ее погулять по ночной Москве, заверив, что непременно провожу едва на тот момент знакомую девушку до дома. И проводил. Правда, до своего. С тех пор, страшно подумать, пятнадцать лет пронес­лось. Тогда мне было двадцать восемь, я хотел детей и семью. Господь знал, чего я хочу, и предложил свой вариант. Отлич ный, надо заметить, вариант. Мне-то казалось: не родилась еще та, что способна вынести такое чудовище, как я. Я даже забыл о том, что любовь — глагол, но она мне напомнила.
...Мы с Оксанкой пьяны, но чем-то очень умильным — типа абсента, идем целоваться на Крымский мост. Шикарная идея с учетом того, что это самый любимый самоубийцами в Москве мост. Почему-то нам ударило двигаться навстречу друг другу по его ограждению, с коего обычно несчастные влюбленные летают вниз головой. Уже кричали истеричные дамы, кто-то советовал нам «ни за что не делать этого», где-то послышалась неуверенная сирена, а мы все шли и шли. Пьяненькие были — чего с нас взять. Правда, когда дошли, мы уже были вполне трезвыми. Ужасно стремно. Но любовь, как и абсент, без такого — скукота, формальщина.
На свадьбе я Кысе ничего не обещал. Сказал: «Не уверен, что хотел бы стать богатым человеком. Не знаю, стану ли извест­ным. Уверен в одном — хочу жить интересно, и посему обещать могу только одно — скучать не будешь!» И Кыса согласилась. Сейчас она, правда, говорит, что и предположить не могла о размахе предложенного веселья: «Я уже и поскучала бы с удо­вольствием».
Поскольку я занимаюсь спортом, который связан с грубым мордобоем, сентиментальных переживаний у меня немного
Поскольку я занимаюсь спортом, который связан с грубым мордобоем, сентиментальных переживаний у меня немного

Наши с Кысой отношения — это «Деньги, карты, два ствола». Несмотря на внушительное количество детей и склонность к гипертонии. Оксанка ходит с пятки, носит длинные плащи, которые де­лают ее похожей на большую хищную птицу или огромную летучую мышь... Были времена, когда я позволял себе лишнего в любимом баре. Один из любимых, как на грех, располагался рядом с местом моей работы — редакцией журнала «Столица». И случалось, я принимал такую дозу, что понимал: еще три-четыре порции виски — и неизбежно начну проказничать... Тогда я звонил Кысе: «Сдаюсь». Мне даже не надо было огля­дываться от стойки на дверь, чтобы понять — Оксанка входит в бар. Все разговоры мигом смолкали, на лицах окружающих появлялось слегка испуганное выражение и — «шур-шур-шур» то ли от плаща, то ли от огромных перепончатых крыльев. «Шлеп-шлеп-шлеп» — походка на пятках приближается, кажет­ся, даже слышно, как мышь выпускает свои когти и — оп! — по­несла. Любое сопротивление бесполезно, я это знал. В тот пе­риод я называл Оксанку «Боевой машиной № 3».
На свадьбе я Кысе ничего не обещал. Сказал: «Не уверен, что хотел бы стать богатым человеком. Не знаю, стану ли известным...»
Мне кажется, жена пришла с Пантеона, скорее всего сканди­навского. Греческий со своими непонятными связями для нее, думаю, слишком вяленький. А у варягов всегда были странные представления о рае и даже богини отмечались в поножовщи­не. Кыса не боится ничего — ни летать на самолетах, ни извра­щенных американских каруселей, ни спускаться под воду.. Бес­страшная. Пятерых из шести наших детей она рожала в одном и том же роддоме, даже в одном кресле, в котором, кстати, ро­дилась и сама. И никаких нервов. Может, потому что история повторялась много раз? По крайней мере я помню одно и то же. «То ли я хочу в туалет, то ли пора рожать...» — с мечтатель­ным видом говорит Кыса. «Давай разберемся с этим по дороге!» — отвечаю я и бегу за фотоаппаратом, чтобы запечатлеть исто­рический момент. На всех предродовых фото у Кысы эдакая блуждающая улыбка, ни одной трагической нотки! Ну и как, имея на руках столь оптимистичные вещдоки, доказать детям, что они даются маме совсем не просто?!
...А потом меня рукоположили. Я объявил жене, что мы от­правляемся служить Церкви в Ташкент. У Кысы мое заявление спровоцировало дикий азарт. Мы едем на край географии, я те­перь поп, она беременна четвертым! Оксанка чуть дом не раз­несла, пока искала наш большой чемодан. Не могу сказать, что родители наш восторг разделили. Точнее, они его совсем не разделили, но в бешенстве пребывали недолго, потому что от­говаривать нас было бесполезно. Причем я им сразу сообщил, что едем мы не на короткий срок, а, по моим подсчетам, будем крутить хвосты ишакам лет двадцать. Конечно, они понудели для приличия всякими фразами фольклора на тему горбатых и могил, вспомнили бешеную собаку, которой семь верст не крюк... Но по сути родителям ничего не оставалось, кроме как включиться в ситуацию. И они включились репликами: «Не за­будьте ношпу, там ее может не быть». Может, оно и выглядело как сумасшествие, но я чувствовал себя счастливым, Оксанка тоже. Провожать родители нас не поехали.
Храм, в который меня определили по приезде в Узбекистан, был самый большой в Ташкенте. Поэтому мои первые испове­ди затянулись. Мой наставник отец Михаил говорил потом: «Все получилось. Люди от вас уходили с просветленными ли­цами, умиротворенные. Только в следующий раз учтите, что не стоит громко на весь храм смеяться и уж никак не стоит повто­рять: «Фу! Какая гадость».
...Я, конечно, странный человек. В моем характере и долгие штили, и взрывы настоящей ярости
...Я, конечно, странный человек. В моем характере и долгие штили, и взрывы настоящей ярости

Так начала продвигаться моя служба. Еще через день я заменял кого-то и подустал, честно гово­ря. Сел на скамью. Необъятный купол, расписанный ученика­ми Васнецова. Пустой храм. Эхо ветра. Небо близко-близко. Ночь на дворе. Сквозь витражные окна мерцают огромные, какие бывают только на юге, звезды. Запах ладана, смешанный с ароматом старого дерева. Открыл служебник — книгу, кото­рая дышит вечностью... А заложен служебник золотой картой клуба «Шатильон» — я был VIP-клиентом этого заведения на Мосфильмовской! И я засмеялся. Минут пять сидел и тихо сме­ялся, слушая гулкое соборное эхо.
В храм я ходил через рынок. Иногда по дороге заглядывал перевести дух в крошечное кафе. Управлялась с этим заведени­ем корейская семья. Их парень смотрел один из моих фильмов и подошел поговорить. Потом моей персоной заинтересовался его родственник, затем еще один, и в конце концов ко мне подве­ли какого-то совершенно седого корейского дедка... В итоге всем скопом они пришли в храм и... корейская община покрести­лась в православные. Через месяц приехал их протестантский пастырь, который отвлекся было на отпуск, — а прихода-то нет! Ругался он страшно. Полетел к нашему архиерею: «Да я вас в суд! Да я вам!»«А ты не хами», — улыбался архиерей. Он — мужчина крупный, и, глядя на него, многие подозревали, что, когда сми­ренные церковные комментарии на его собеседника действия не имеют, может и в табло зарядить. Меня архиерей, конечно, по­журил. «Смотри, — говорит, — у меня! А то в следующий раз, по­жалуй, табор цыган приведешь!» Пришлось оправдываться, что я кофе заходил пить, а не протестантов в православные обращать
Но про цыган архиерей как в воду глядел. Правда, с ними все истории происходили уже позже — в Москве. Я служил на «Бе­лорусской», а там представителей вольного народа пруд пруди. Обычное дело: одному артисту театра «Ромэн» дают квартиру, в которой потом проживает еще человек тридцать его родствен­ников. И вот почему-то они решили, что я тоже цыган. Может быть, их ввели в заблуждение мои рокерские кольца, может, еще что-то, оно не важно. Главное — цыгане ко мне прониклись. Я их венчал, крестил и отпевал без устали. Однажды, помню, я дол­жен был отпевать в субботу. Договорились. Неожиданно меня заменили на другого священника, а цыгане с покойником уже прибыли. «А где отец Иоанн?» — растерялись они. Им пояснили, что я появлюсь на службе завтра. «Ага», — поняли вольные люди и потащили гроб обратно. Потому что покойник может денек и полежать ради того, чтобы его, цыгана, отпел такой же цыган.
Кыса родила мальчика. И ослабла. Сначала думали, что во всем виноват непривычный климат... Оказалось — страшная болезнь
Кроме того, раз в пару недель на пороге храма появлялась очередная очень громкая юная цыганка, тащившая за руку смирившегося с грубой женской силой молодого цыгана. Она требовала, чтобы я приносил тяжеленное служебное Еванге­лие. «Клянись! — взывала она к «жертве». — Больше никаких наркотиков!» И каждый молодой цыган клялся...
В Москву мы вернулись, потому что в роддоме Ташкента Оксанку заразили тяжелой формой гепатита. А с этим заболе­ванием на жаре находиться крайне опасно. Кыса родила маль­чика. И ослабла. Сначала думали, что во всем виноват непри­вычный климат... Оказалось — страшная болезнь. Кыса гасла на глазах, я сидел рядом с кроватью и гладил ее руку. Все, с кем я советовался, говорили: «Срочно увози жену!»
Анфиса, Вася, Дуся, Варечка, Иоанна, Савва растут, и это потрясающее счастье
Анфиса, Вася, Дуся, Варечка, Иоанна, Савва растут, и это потрясающее счастье

Мы не боялись смерти. Я думал так, как советовал своим при­хожанам, попавшим в сложную ситуацию: делай, что в твоих силах, и на все будет воля Божья. Ни в одной церковной книге не написано, что воля эта не может проявиться в сером порош­ке, найденном по Интернету. Не знаю, что сыграло решающую роль, но Кыса начала пить такие порошки, и, когда снова сдала кровь, оказалось — болезнь отступает.
...Я два года служил бесплатно, и денег не хватало. Времена­ми катастрофически не хватало. Поэтому искал способы под­заработать. Что я умею? Стреляю вроде неплохо, мог бы пойти по контракту. Но было бы несколько странно, если б поп в сво­бодное от церковной службы время сидел где-нибудь в горах со снайперской винтовкой. Плясками на шесте я бы тоже много не заработал... И однажды за обедом я ляпнул святым отцам: мол, сейчас в кино хорошо платят, раньше хуже было, а теперь за большую роль можно дом построить. «А чего ты не снима­ешься?» — спрашивают они. «Так нам же по канонам нельзя». — «А ты бы спросил у Святейшего, он человек мудрый. Каноны-то писались четыреста лет назад, когда и кино никакого не было», — подсказали отцы. И я написал Алексию П. Объяснил ситуа­цию: что кино часто предлагают неплохое, приличное, детей хотелось бы поднимать достойно...

Комментариев нет:

Отправить комментарий